ПРОТРЕЗВЛЕНИЕ. Нет, мы и теперь не будем рабами. Протрезвление рабочего человека наступило сразу, как пошли ельцинские «реформы». Все, кто яростно кричал с пеной у рта, ругая Советскую власть, быстро примолкли. Да и было отчего: нас же просто ограбили!

Картинки по запросу рабочий и власть картинки

Похожее изображение

 

Нет, мы и теперь не будем рабами

Газета "ПРАВДА" №122 (30619) 2 ноября 2017 года
4 ПОЛОСА
Автор: Виктор КОЖЕМЯКО.
http://gazeta-pravda.ru/issue/122-30619-2-noyabrya-2017-goda/net-my-i-te...

Рабочий, член ЦК КПРФ Алексей ПАРФЁНОВ в беседе с политическим обозревателем «Правды» Виктором КОЖЕМЯКО

«Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир».


Эти чеканные строки «Манифеста Коммунистической партии», написанного К. Марксом и Ф. Энгельсом в 1848 году, стали ключевыми для рабочего класса России, который в 1917-м во главе с ленинской партией большевиков составил авангард Великой Октябрьской социалистической революции.


В дни 100-летия эпохального исторического события, коренным образом определившего на многие годы судьбу нашей страны, да и мира в целом, я считаю, очень важно услышать голос нынешних представителей этого класса. Что думают они об Октябре, о России сегодня, о её будущем и о коммунистической, социалистической идее, которую теперь определённые силы рьяно пытаются навсегда похоронить?


Собеседником своим для столь актуального разговора я выбрал человека отнюдь не случайного. Всем, кто регулярно читает «Правду», имя Алексея Парфёнова хорошо знакомо: он нередко выступает на страницах нашей газеты. Больше того, выступает, как правило, интересно и злободневно, вызывая живой читательский отклик.


Он и сам горячо откликается на поднимаемые «Правдой» волнующие вопросы, связаны ли они с рабочей темой или другими заботами КПРФ, с творчеством и личностью выдающегося советского драматурга Виктора Розова или подвигом отважной героини-комсомолки Зои Космодемьянской. Напомню, например, как убеждённо и доказательно вступил он в дискуссию с американским профессором Джонатаном Платтом, не приняв некоторых его утверждений, касавшихся Зоиной темы.


Словом, это человек неравнодушный, мыслящий, много читающий, с весьма разносторонними интересами. Можно назвать его рабочим интеллигентом, и в этом смысле он напоминает мне Ивана Бабушкина, которого, как известно, очень любил Владимир Ильич.


Вполне закономерно, что слесарь Алексей Вячеславович Парфёнов с Дмитровской перчаточной фабрики в Подмосковье (ставшей теперь акционерным обществом) уже не первый срок среди тех рабочих, которые представляют современный пролетариат в Центральном Комитете КПРФ. Замечу, правда, что недавно, в августе нынешнего года, он уволен с работы в АО «Дмитровский трикотаж» — «по сокращению штатов»...

 

Биография «самая обычная»

— Сначала, Алексей Вячеславович, расскажите коротко свою биографию. Наверное, читателям любопытно узнать, каким путём рабочий из производственного цеха приходит в ЦК КПРФ.

— Биография для своего времени самая обычная. Родился в 1955-м, в подмосковном Дмитрове. В 1972-м окончил среднюю школу и поступил учеником слесаря на здешнюю перчаточную фабрику, где проработал затем в общей сложности около 45 лет. Будучи слесарем, окончил в 1975 году Яхромский вечерний текстильный техникум, а в 1977-м вступил в КПСС.

— Важный момент! Мы потом к этому ещё обратимся. Пока же хочу спросить: вы осознавали тогда это событие как особо значимое для вас?

— Очень даже осознавал. И долго, основательно к нему готовился. Партия охотно принимала в свои ряды рабочих. Не то чтобы всех подряд — откровенных пьяниц, прогульщиков, конечно, не принимали. Но если ты хорошо работаешь и не имеешь замечаний от начальства, секретарь цеховой парторганизации, сам секретарь партбюро фабрики начинают с тобой «вести работу», постепенно готовя к вступлению в КПСС. Было даже такое негласное правило: на одного принятого в партию инженерно-технического работника должно быть не менее трёх рабочих.

— К формализму это не приводило?

— Пожалуй, бывало иногда… Я в октябре 1976 года подал заявление с просьбой о приёме в КПСС совершенно самостоятельно. Прошёл кандидатский стаж и в ноябре 1977-го на собрании коммунистов был принят в партию. Это решение утвердила комиссия при Дмитровском райкоме КПСС — при моём участии. Меня выслушали, задавали вопросы, а затем — бюро райкома.

— Значит, в нынешнем ноябре отметите 40-летие своей коммунистической партийности?

— Получается так.

— Я остановился на этом факте вашей биографии потому, что отношение к вступлению в партию было, как вы сами знаете, разным. Для одних — глубоко осознанным и очень ответственным, а для других (многих, к сожалению!) — просто «шаг в карьере». Драматические события конца 1980-х проявили это с ужасающей наглядностью. А когда в 1993 году неимоверными усилиями удалось воссоздать КПРФ, далеко не все называвшиеся ранее коммунистами снова пришли в неё.

— Я перерегистрировался сразу.

 

Правомерно стала революция основной датой для страны, для отцов и детей

— Чем стала для вас лично Великая Октябрьская социалистическая революция?

— Я родился и жил в стране, где главным государственным праздником была годовщина этой революции. Ежегодно 6 ноября в Москве проводилось торжественное заседание ЦК партии и Верховного Совета СССР, а 7 ноября проходили военный парад и демонстрация трудящихся столицы на Красной площади. Демонстрации и митинги были в этот день по всей стране, чем подчёркивалась исключительная важность события, происшедшего 7 ноября (по новому стилю) 1917 года.

— Зато теперь отменой праздничного дня и многим другим власть подчёркивает совсем иное отношение к тому событию… Можете ли вспомнить что-то особенно взволновавшее вас из детских впечатлений об Октябре?

— Это когда страна отмечала 50-летие Великой Октябрьской социалистической революции. Я был с родителями, и в те дни мы вместе смотрели по нашему маленькому телевизору и торжественное заседание с выступлением Леонида Ильича Брежнева, и на следующий день парад, демонстрацию на Красной площади, торжества во всех республиках СССР…

— Масштаб празднования впечатлил?

— Не только. Разумеется, всё было необыкновенно красиво и по-настоящему празднично. Однако самое главное, насколько я помню, состояло в том, что мне, двенадцатилетнему, очень ощутимо передалось восприятие этих торжеств моими родителями. Отец — 1919 года рождения, мать — 1920-го. И до меня через их реплики, комментарии, а затем и разговоры между собой пронзительно дошло, что воспринимают они этот юбилей как важнейший итог жизни страны за полвека — и своей собственной жизни тоже. В таком, знаете, неразрывном единстве и с очень большим чувством.

— А кто родители ваши были?

— Из крестьян. Дед по отцовской линии погиб в Гражданскую войну, он был комиссаром. Отца воспитывал дядя, а одно время он даже беспризорничал. Но сумел выправиться потом: окончил при общественной поддержке десятилетку, стал комсомольским работником, вступил в партию. Когда началась Великая Отечественная война, он работал в Татарии первым секретарём райкома комсомола. В армию не брали, потому что у него в детстве были отморожены пальцы на ноге. Но он обратился в Центральный Комитет комсомола и добился, чтобы его всё-таки взяли на фронт.

При переформировании их части в Дмитрове познакомился с моей будущей мамой. Переписывались всю войну, а после её окончания отец приехал в Дмитров, и они поженились.

— Мама, стало быть, у вас дмитровская?

— Коренная дмитровчанка. Во время войны работала на оборонном заводе и смогла окончить Московский текстильный институт. По специальности — инженер-химик, работала на фабрике, преподавала химию в школе. Отец, отработав несколько лет секретарём райкома партии по сельскому хозяйству и окончив Высшую партийную школу, тоже стал учителем — преподавал историю.

— Почувствовали вы у них удовлетворение и какой-то подъём в связи с полувековым юбилеем революции?

— Именно об этом я и начал говорить. Кстати, вот что ещё запомнилось. Реагируя на необычный размах празднования, оба они с восхищением говорили: да, если так отмечается 50-летие Октября, то как же будет отмечено 100-летие! Знали бы, что произойдёт у нас к нынешнему дню…

— Как оцениваете попытку буржуазной власти (отменой праздничного дня 7 ноября, введением нового праздника 4-го и т.д. и т.п.) добиться забвения подлинно великой даты?

— Как кощунственную попытку с вопиюще негодными средствами. Ясно же, что истинно великое в мешок не запрячешь и клеветой не изничтожишь. Насочиняли приторных песенок про поручика Голицына и корнета Оболенского, про «хруст французской булки»…

— А Говорухин снял свою надутую «Россию, которую мы потеряли» якобы…

— Может, на кого и подействовало. Но есть у народа генетическая память. Вот я, например, через бабушку свою по материнской линии с детства немало знал, какой реально была жизнь в царской России. Прямо говорилось: для простых людей, трудовых — очень тяжёлая и очень плохая. Бабушке в 14 лет пришлось идти работать, чтобы поддержать семью, в школу же ходить ей вообще не посчастливилось. Сравните с её дочерью, моей мамой, которая окончила среднюю школу, затем институт. И училось, причём бесплатно, абсолютное большинство. Да что говорить! Всё это известно.

 

Что входило в духовный мир молодого советского человека

— Давайте поговорим о том, как складывался ваш духовный мир — человека, родившегося на тридцать восьмом году Великого Октября.

— Я жил в стране, где всё — идеология, политика, культура, образование — тем или иным образом было связано с идеями нашей социалистической революции, с идеями справедливости. Особо выделю изучение истории в школе. Оно начиналось в 4-м классе с «Рассказов по истории СССР». А более основательно и подробно этот важнейший предмет изучался в 7—10 классах.

В курсе отечественной и мировой истории мне запомнились две магистральные линии. Во-первых, я осознал, что принадлежу к великому народу, сумевшему в сложных природно-климатических условиях и при постоянных нашествиях врагов сохранить свою независимость и создать самобытную великую культуру — от былин и «Слова о полку Игореве» до Пушкина, Горького и Шолохова.

Сейчас ещё помню страницу учебника «История СССР» (7-й класс) с репродукцией иконы «Троица» Андрея Рублёва. Людям, которые считают, что годы Советской власти были годами пренебрежения всем русским, рекомендую ознакомиться с тем нашим школьным курсом истории.

И вторая коренная тема, которая проходила через весь курс отечественной и мировой истории, — это тема классового разделения общества и борьбы угнетённых за справедливость.

— Вот она сегодня в школе и вузах приглушена до полной неслышимости! Да и в общественной жизни, в литературе, искусстве…

— Согласен, а это недопустимо. Со школы в памяти у меня фундаментальное положение из «Манифеста Коммунистической партии» Маркса и Энгельса: «История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов. Свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу…»

История в советской школе прививала учащимся не только и не столько чувство жалости к социальным низам, но прежде всего учила уважению к трудящемуся человеку, к народным массам, которые являются основными производителями материальных благ и движущей силой истории.

Вот этому и меня научила советская школа.

— А роль для вас пионерской организации, комсомола?

— Про комсомол скажу далее, а в пионеры вступил в положенный срок. Принимали меня с моими одноклассниками торжественно — в Москве, на Красной площади, перед Мавзолеем В.И. Ленина. Но пионерская жизнь мне особенно не запомнилась — может быть, потому, что был в ней формализм: это слово раньше у нас с вами уже прозвучало. Зато я полюбил читать «Пионерскую правду». Именно тогда, в 9—10 лет, я стал привыкать к регулярному чтению газеты, что и сейчас считаю необходимым. Со временем «Пионерскую правду» сменила «Комсомолка», а затем орган ЦК партии — «Правда».

— Спасибо за такую многолетнюю верность нашей газете.

— Скажу прямо, я считаю совершенно ненормальным, что многие члены КПРФ не выписывают и не читают «Правду». Разумеется, читал я не только газеты. Была ещё и школьная программа по литературе, а главное — сама литература. Из русской классики наибольшее впечатление про-извели на меня «Капитанская дочка»

А. Пушкина (8-й класс) и «Герой нашего времени» М. Лермонтова (9-й класс). И — «Как закалялась сталь» (10-й класс). Роман Николая Островского стал одной из самых любимых моих книг, а фильм «Павел Корчагин», соответственно, вошёл в число любимейших кинокартин.

— Что дала вам, семнадцатилетнему, «Как закалялась сталь»?

— Ярко показала, каким может и должен быть человек: нравственно чистым, волевым, целеустремлённым, самоотверженным — как Павел Корчагин. И быть, как он же, яростным борцом за справедливость, что очень важно в юношеском возрасте! По-моему, в книге Островского, как ни в какой другой, воплотился дух Великой Октябрьской социалистической революции.

— Теперь в школьных программах книги «Как закалялась сталь» нет, как нет и «Молодой гвардии» Александра Фадеева, и много чего ещё.

— Изъятия знаковые и незаменимые!.. Отмечу, что где-то лет в 13—14 мною овладела страсть к чтению научно-фантастической литературы. Дореволюционная русская литература не знала такого жанра (на Западе её основоположниками были Жюль Верн и Герберт Уэллс). Но почти сразу после Октября в Советской России это направление появилось и приобрело популярность у читателей. Фантастические произведения писали многие, от таких мастеров, как Алексей Толстой и Мариэтта Шагинян, до ныне забытых писателей. Это была действительно «фантастика, рождённая революцией» («Сборник научной фантастики», 1965 год).

Второй взлёт фантастики произошёл на рубеже 50-х годов. В Советском Союзе с увлечением тогда читали и Ивана Ефремова, и польского фантаста Станислава Лема, и братьев Стругацких (этих писателей постоянно печатают и сейчас), и других, забытых теперь, как мне кажется, незаслуженно.

Вот фантастику этой волны и я читал. Привлекали в ней меня не только приключенческий сюжет и романтика освоения космоса. Привлекало описание совершенного общества будущего — коммунизма. Общества как братства людей, объединённых общим творческим трудом.

— Вы очень интересно высказались по этому поводу в своей статье об Иване Ефремове, которая недавно была напечатана в «Правде»…

— Конец 50-х — начало 60-х годов стали не только периодом бурного развития научно-фантастической художественной литературы в СССР и США, но и временем роста такого явления, как футурология. Беспрецедентно огромные размеры приобрела литература, имевшая научный или наукообразный характер, которая пыталась дать представление о будущем человечества. Такого рода прогнозами занимались на Западе не только мечтатели, но и самые серьёзные учёные. Проводились международные конгрессы футурологов, издавались журналы и книги.

Предполагалось, например — я сам читал такой прогноз в 8—9-м классе, что в 70-е годы ХХ века человек полетит на Луну, в 80-е — на Марс и Венеру, тогда же и будут созданы установки управляемого термоядерного синтеза, а в 90-е годы появятся уже поселения на Марсе и Венере, начнутся полёты к дальним планетам Солнечной системы, будет преодолён голод на Земле, научатся лечить практически все болезни и будет осуществлена полная автоматизация производства. Ну а в первые десятилетия XXI века человечество приблизится, благодаря развитию науки к решению проблемы бессмертия, к созданию искусственного разума и телепатической передачи информации.

— Но вопрос о назревших и абсолютно необходимых социальных преобразованиях при этом как бы снимался! И вот мы видим ныне, что проблема голодающих, например, во многих странах не стала менее острой, как и проблема лечения бедных…

— Конечно, те прогнозы имели определённый антикоммунистический привкус. Рисовалось, что всё будет достигнуто без серьёзных социальных преобразований, только путём развития науки и техники. А зачем, дескать, нужен какой-то коммунизм, если люди и так будут сыты, здоровы и бессмертны!

— А ведь светлые остались впечатления о детстве и юности в Советской стране?

— Самые светлые! С таким настроем в 1972 году, через 55 лет после революции, я и вступил во взрослую жизнь. Конечно, хотелось стать космонавтом. Но — здоровье подвело. Я и в Советской Армии не служил по состоянию здоровья, о чём и тогда, и сейчас жалею.

Я пошёл в рабочие.

 

Быть на фабрике хозяином — что это значит?

— «Фабрики и заводы — рабочим!» — таков один из главных лозунгов Октябрьской революции. Сразу после её победы для трудящихся был введён восьмичасовой рабочий день. И сразу же Ленин подготовил проект положения о рабочем контроле. Уже 27 ноября 1917-го ВЦИК утвердил соответствующий декрет. А в 1918—1919 годах Советская власть пошла ещё дальше — национализировала подавляющее большинство фабрик и заводов. Вы поступили работать в 1972-м на фабрику, которая являлась государственной (общенародной) собственностью. Почувствовали себя хозяином предприятия? Стали им реально?

— В определённой мере — да. Подчеркну коренное, очень важное. В Советском Союзе я не был пролетарием, который, чтобы иметь средства к существованию, продаёт свою рабочую силу. Мне было гарантировано конституционное право на труд. В стране отсутствовала безработица, и при поиске работы я имел большой выбор в соответствии со своими интересами и склонностями.

Мне не нужно было вести борьбу с хозяином за повышение своей заработной платы. Уровень оплаты труда определялся централизованно, причём раз в пять лет, то есть регулярно, он повышался. Когда я устроился в 1972 году учеником слесаря, то получал минимально — 60 рублей в месяц. В этом же году в стране минимальная зарплата стала 70 рублей. Сдав на разряд, стал получать 120—130 рублей, затем, работая слесарем 4-го разряда, — 150 рублей и выше. Это всё, стоит заметить, при стабильных ценах и безусловной выплате денег точно в срок.

И, наконец, я, как и другие рабочие, имел возможность контроля деятельности администрации фабрики (с середины 70-х она стала называться Трикотажно-перчаточным объединением) — значит, осуществлять то, чего добивались рабочие в 1917 году.

— А как конкретно вы могли это делать?

— Контролировать можно было через профсоюзы, выступая, допустим, на отчётно-выборных профсоюзных собраниях и конференциях, где обязательно присутствовало руководство. И, что ещё действеннее, через первичную партийную организацию.

 

Когда вступил в КПСС, активно стал участвовать в партийных собраниях, где обсуждались важнейшие вопросы производственной и общественной жизни коллектива. На открытых партсобраниях регулярно бывал и раньше, поскольку меня избрали заместителем секретаря комитета комсомола по идеологической работе. А комсомол у нас на фабрике существовал отнюдь не формально! Теперь же, став коммунистом, был назначен по решению парткома председателем комиссии по контролю деятельности администрации в области внедрения новой техники. И действительно контролировал, и постоянно выступал по этим вопросам на партийных собраниях, и мы добивались исправления положения там, где это было нужно.

— Слушайте, Алексей, неужели у вас и у ваших товарищей при контроле деятельности администрации всё так гладко получалось — без сучка и задоринки? Дело-то острое. В то время я работал в отделе партийной жизни «Правды», и доводилось немало бывать на предприятиях, общаться с коммунистами и беспартийными рабочими. Самым больным вопросом, пожалуй, было отношение начальства к критике. Когда этот вопрос откровенно и конкретно поставил в нашей газете сталевар завода «Электросталь» (тоже, кстати, подмосковного) Павел Абашкин, а затем многие поддержали его в письмах, опубликованных под рубрикой «Коммунист в своей организации», мы стали получать до тысячи и более откликов в день! Не благостных, поверьте. За справедливую критику с честными людьми подчас «сводили счёты», отбивая и у других желание «контролировать»...

— Но я не говорил, что у нас было сплошь благостно. Да, критика не нравилась, бывало, что начальники искали и находили возможность «посчитаться» за неё. У меня самого после острого выступления в адрес главного инженера возникли заметно негативные последствия...

— В чём они проявились?

— Я к тому времени окончил вечерний техникум, и возникали предложения «служебного роста». После конфликта их уже не было...

Тем не менее скажу так. Во-первых, в любой острой ситуации у человека есть нравственный выбор: поступить по совести или «как удобнее» — это всегда было, есть и будет. А во-вторых... Знаете, всё познаётся в сравнении. Сегодня мы из условий предприятия социалистического переместились в капитализм. И, поверьте, то, что казалось некогда значимым, существенным (скажем, «расправа за критику» в виде какой-либо повышенной строгости и не вполне обоснованного лишения надбавки к зарплате), ныне представляется такой мелочью на фоне всего, что вокруг происходит!

— Верю. Могу понять. А все ли вполне осознают это?

— О, путь за последние три десятка лет мы прошли сложный и, я бы сказал, весьма извилистый. На осознании происходящего это сильно сказывается. Порой кидает людей, то есть мысли их, в такие разные стороны! Однако постепенно и всё чётче приходит понимание того, в каком положении мы оказались.

«Мы стали рабами...» Это я не лично от себя вам говорю. Слышу это в последнее время на фабрике от других рабочих. И о каком рабочем контроле может идти сегодня речь...

— В общем, вернулись в дореволюционное состояние?

— По сути — да.

 

Людей хитро и нагло обманули

— О том, как могло произойти такое в нашей стране, продолжаются и дискуссии учёных, и споры на бытовом уровне. Что думаете вы? Каковы мнения ваших товарищей-рабочих?

— По-моему, главное в том, что людей хитро и нагло обманули, когда начались так называемые перестройка и последовавшие затем «реформы». Обещано было одно, а делалось совсем другое.

Часто обращаюсь мысленно к первым десяти годам моей работы на производстве. Это время с осени 1972-го до ноября 1982-го, когда умер Леонид Ильич Брежнев.

— Как вы к нему относились?

— В то десятилетие нарастало негативное отношение к Брежневу. Распространялись анекдоты, всё чаще слышались по его адресу пренебрежительные высказывания. Но я всегда относился — и сейчас отношусь — с глубоким уважением к Леониду Ильичу, считал и считаю его выдающимся деятелем Коммунистической партии и Советского государства. Пожалуй, теперь и в представлении большинства народа он является одним из самых популярных исторических деятелей Отечества, и я рад, что прав оказался, а не те, кто рассказывал анекдоты.

— К сожалению, в последний период жизни из-за возраста и болезней сам он уже отстранился от дел, доверив их совсем не тем, кому нужно. Вот и активизировались вокруг всяческие арбатовы, бовины, бурлацкие и т.п., подтачивавшие изнутри ЦК основы социализма.

— До определённой поры этого не было видно, и я считал те годы временем воплощения идей Великого Октября, временем укрепления и совершенствования социализма, что, по-моему, в основном так и было. И в рабочем коллективе у нас преобладала хорошая, здоровая атмосфера. Читая ленинскую статью «Партийная организация и партийная литература», помню, я обратил особое внимание на мысль Владимира Ильича о литературе, которая «будет служить не пресыщенной героине, не скучающим и страдающим от ожирения «верхним десяти тысячам», а миллионам и десяткам миллионов трудящихся, которые составляют цвет страны, её силу, её будущность». Вот я и своих товарищей по фабрике относил к этим миллионам и десяткам миллионов.

Ну а «пресыщенная героиня» и «верхние десять тысяч»? Их тогда не было в стране? Или всё-таки уже были, формировались и лишь громко о себе не заявляли?

— Стоило об этом задуматься.

— Я, к сожалению, всерьёз задумался позднее. Хотя, будучи комсомольским активистом — заместителем секретаря комитета комсомола по идеологической работе и молодым коммунистом, много читал. И Ленина читал, и комсомольско-молодёжные издания: журнал для рабочей молодёжи «Смена», журналы «Молодая гвардия», «Вокруг света», «Знание — сила»... В СССР было прекрасное радиовещание для молодёжи — радиостанция «Юность», и я, если была возможность, слушал часовую передачу «Юности» в 17.00, а с 23.00 до 23.40 были прекрасные литературно-художественные программы.

Именно за первые десять лет работы на производстве и жизни в трудовом коллективе, моей деятельности в партии и в комсомоле я окончательно сформировался как личность, глубже воспринял идеи Великой Октябрьской социалистической революции.

— Но недостатки и проблемы в стране вы, конечно, видели?

— А как же! О них и газеты немало писали, говорилось на съездах партии, пленумах ЦК. Однако досаду вызывало, что разговор с высокой партийной трибуны шёл серьёзный, решения принимались категоричные, а вот реальное улучшение положения следовало не всегда. И это всё хуже сказывалось на настроении людей.

Дело не только в пресловутом дефиците некоторых потребительских товаров, в том, что не хватало молочных и мясных продуктов. Ещё важнее, по-моему, что нарастало ОТЧУЖДЕНИЕ (есть такой термин у Маркса) людей от власти и собственности. И не то чтобы они выступали против Советской власти, но возникало у них равнодушие к происходящему в стране и на их предприятии.

— Как в результате вы восприняли «перестройку»?

— Поначалу — как продолжение Октябрьской революции. Собственно, она и была объявлена продолжением Октябрьской революции. Вплоть до августовской катастрофы 1991 года идейной платформой КПСС и Советского государства — официально, по крайней мере — считался марксизм-ленинизм. Что было уже коварным обманом! Весь ленинизм ведь сводился к последним письмам и статьям Ленина. Да и это свели к негативным оценкам Сталина («Письмо к съезду») и статье «О кооперации». В общественное сознание внедрялся миф, будто Ленин в этой статье считал необходимым возвращение к буржуазным (рыночным) отношениям.

— Одновременно ударили по головам людей валом публикаций о жестокостях революции и того же Ленина, что сильно повлияло на многих. А на вас?

— На меня — нет. Я, как уже сказал, книги Ленина к тому времени читал, поэтому знал, что он вовсе не был эдаким добреньким ко всем человеком, каким его нередко изображали. И вообще, я достаточно глубоко понял, что без жёстких мер по отношению к противникам просто не может быть настоящей революции!

А к нам с хитрой горбачёвской «перестройкой» беда пришла, откуда её не ждали. Да тут ещё и Ельцин возник. Вал «разоблачений», тотальной лжи на советскую эпоху привёл у нас к расколу коллектива, фактически к тихой гражданской войне. Многие вспомнили реальные и мнимые обиды, нанесённые им Коммунистической партией и Советской властью. Кто-то вспомнил репрессированного родственника, кто-то бананы, которые он не смог купить больной дочери.

Последнее меня возмущало больше всего: известно, сколько Советская власть делала для детей и для детской медицины. Не могу не сказать Советской власти личное спасибо за это. Родившись слабым и болезненным, я сумел выправиться и стать полноценным членом общества именно благодаря детским врачам и всему советскому образу жизни.

— В итоге как оцениваете происшедшее в 1991—1993 годах?

— По-моему, абсолютному большинству в стране теперь ясно: произошла катастрофа. Я согласен с выводом, что последствия её более ужасны, чем последствия гитлеровского нашествия и временной оккупации советской территории в 1941—1943 годах. И, наверное, враги наши не верили в воссоздание Коммунистической партии. Но она, вопреки всему, в 1993 году воссоздалась, и для меня не было вопроса, восстанавливаться или нет в звании коммуниста.

А дальше был расстрел Верховного Совета. Когда 5 октября я пришёл с работы домой, мама спросила меня: «Ну как?» Я пожал плечами и сказал: «Сама видишь».

— Надо жить, — услышал я от неё.

Да, надо было жить, надо было бороться.

 

После протрезвления необходимы глубокое осознание происшедшего и, конечно, упорная борьба

— Давайте вернёмся в родной для вас рабочий коллектив и поговорим про то, что сегодня здесь происходит. Какое настроение преобладает у людей?

— Протрезвление, так скажу. Наступать оно стало сразу, как пошли ельцинские «реформы». Все, кто яростно кричал на меня, с пеной у рта ругая Советскую власть, быстро примолкли. Да и было отчего: нас же просто нагло грабили!

Я уж не буду долго говорить о всяческих индивидуальных обстоятельствах, в которые кто-то попадал, особенно остро видя при этом разительное отличие советских, социалистических отношений и «новых», капиталистических. Один только пример приведу.

Был у нас человек, который пришёл на фабрику из армейских политработников. К удивлению моему, когда начались баталии в связи с Ельциным, он чуть ли не злее всех стал хулить всё советское. Но вот Ельцин пришёл к власти, а у него происходит несчастье: машина сбивает любимую внучку. Виновного, как всё чаще теперь бывает, не нашли. А главное, пытаясь спасти жизнь девочки, он убедился, что в наступившей действительности всё (даже жизнь!) зависит от наличия денег.

— Руководство сменилось у вас?

— Вот это ещё одна тема. Несколько женщин в нашем коллективе особенно страстно твердили, как нужен нам «новый хозяин». Дескать, придёт — и тотчас всё отлично наладится: с обновлением техники, улучшением организации труда, а главное, зарплата будет, конечно, очень большая.

— Ну а как на поверку оказалось?

— В результате деятельности «эффективного собственника», ставшего хозяином АО «Дмитровский трикотаж», численность работников сократилась… в 10 раз. Резко возросла нагрузка на каждого человека (без повышения оплаты!), и никакого технического перевооружения не произошло. Как не происходит до сих пор никакого роста заработной платы: она остаётся на минимальном уровне.

— Задумались ждавшие «нового хозяина»?

— Тут поневоле задумаешься. А я ещё более утвердился в том, какой замечательный, чуткий и ответственный был у нас прежний, советский директор — Михаил Афанасьевич Завьялов. Хозяйственник, выросший и воспитанный на партийной работе. Хорошей, по-моему, была в основном генерация таких кадров.

— Но сегодня положение рабочего, если смотреть в корень и шире отдельного предприятия, зависит всё-таки главным образом не от личности хозяина или менеджера, а от вернувшейся системы капитализма. Система диктует: выжимать из людей как можно больше прибыли — любыми способами. Разве не так?

— Только так. Законы капиталистические действуют жестоко, без жалости и снисхождений. Вот в Дмитровском районе есть предприятие сходного с нашим профиля, где работают женщины-мигранты. Так вот там — 12-часовой рабочий день и 6-дневная рабочая неделя, а условия труда — хуже некуда. Едва передохнут, слегка поспят — и снова за станок…

Ужасно, к чему вернулись век спустя после Октября. Люди живут, чтобы работать, а не работают, чтобы жить!

— И какую реакцию всё это у людей вызывает?

— Пробудилось классовое чувство неприязни, если не сказать больше, к тем «верхним десяти тысячам», которые нынче вновь завладели Россией. Формируется осознание своего пролетарского положения, по сути — положения рабов, о чём я уже сказал. Но мы, коммунисты, должны гораздо активнее нести социалистическое сознание в пролетарскую среду. Это выдвинуто как важнейшая наша задача на октябрьском (2014 года) пленуме ЦК КПРФ.

Замечательно, что состоялся такой пленум, посвящённый взаимоотношениям рабочего класса и нашей партии. Но ведь это лишь начало огромной работы на основном направлении — впереди целеустремлённая, упорная борьба.

— Сами довольны своей работой как коммунист, как секретарь райкома КПРФ по идеологической работе?

— Нет. Хотя и стараюсь, но делаю, пожалуй, меньше, чем мог бы. Большевики октябрьского и следующего поколений, то есть дед мой и отец, наверняка сделали бы гораздо больше. Они в своё время и сделали. Пример, образец для нас! Всё-таки мы в теперешних трудных условиях, как и они, не хотим быть рабами. И заявляю твёрдо: не будем.

— Надежда Константиновна Крупская вспоминала, с каким волнением воспринимал Ильич в последний период его жизни стихи, где были такие строки: «Никогда, никогда коммунары не будут рабами!» О вашей сегодняшней работе и борьбе мы потом должны поговорить обстоятельнее. А пока — с наступающим великим праздником трудящихся, с юбилеем Октября!

— Большое спасибо. Вас тоже поздравляю.

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
This question is for testing whether you are a human visitor and to prevent automated spam submissions.