Чем ближе мы подходили к городу, тем сильнее становилось сопротивление. Поскольку я был одним из немногих, кто имел водительские права, то служил связным на машине командира. Пока был бензин. Потом ходил пешком. Наша дивизия воевала к югу от Сталинграда. Когда в середине ноября 1942 года мы узнали, что русские окружили нас, нам было смешно. Но скоро до нас дошло, что положение серьезное. К Рождеству мы уже потеряли всякую надежду на выход из окружения. 8 января русские сбросили с самолетов листовки. Там стояло: сдавайтесь! В плену вас ждут еда, хорошее жилье, красивые женщины и скорое возвращение домой. Но командующий 6-й армией Паулюс приказал нам продолжать сражаться до конца. Но мы вовсе даже и не думали о сдаче. Потому что боялись плена больше, чем ада в котле.
Каждый день умирали тысячи товарищей. Это не была геройская смерть за фюрера, народ или отечество. Они просто загнулись. Нам еще повезло, что мы располагались в руинах города, которые защищали нас. Хуже всего было тем, кто находился в ледяной степи. Я сам видел, как многие из них с обмороженными ногами на коленях ползли к нам в город, чтобы найти защиту. Раненые просто лежали. О них никто не заботился. Они кричали до тех пор, пока не истекали кровью.
Некоторые товарищи незадолго до окончания котла покончили жизнь самоубийством. Наш командир дивизии генерал фон Хартманн открыто стоял на железнодорожной насыпи и ждал смертельной пули. 31 января 1943 года русские стояли перед нашим подвалом. Мы сдали оружие. Они вывели нас наружу, на Красную площадь в центре Сталинграда. Там я увидел, как русские увозят фельдмаршала Паулюса. Человек, который приказал нам сражаться до последнего, только что просто сдался».

Артиллерист Фальк Патцш: «В начале лета 1942 года нас отправили в сторону Сталинграда. Чем дальше мы продвигались, тем ожесточеннее становилось сопротивление русских, и тем хуже пополнение. У нас почти не было еды, истощались боеприпасы. Когда мы пришли в Сталинград, мы были совершенно истощены и бессильны. В поисках пищи мы обыскивали карманы мертвых.
Затем начались уличные бои. Перед нами были русские, которые сражались за свое выживание. А за нами был еще один злой враг: наши собственные люди! Они расстреливали каждого, кто осмеливался отступить. Сотни товарищей были поставлены к стенке за «трусость перед врагом». Я бы солгал, утверждая, что в той ситуации меня якобы интересовало, что с другой стороны нам противостоят такие же бедные свиньи, как и мы. Наша судьба предписала нам убивать друг друга. Однажды я вплотную столкнулся с русским. Секунду я смотрел ему в глаза. Затем я вскинул свое оружие, и он в тот же момент поднял автомат. Я был быстрее.
Мы, фронтовые солдаты, открыто говорили о нашем отчаянии. В остальном надо было быть очень осторожным, чтобы произнести правду. В письме, которое я отправил полевой почтой своему отцу Отто в Кёнигсштайн, я описал наше безвыходное положение и написал ему: «Я не надеюсь снова увидеть свою Родину». Лучше бы я этого не делал. Мой отец был таким упоротым нацистом, что отправил письмо обратно на фронт моему командиру и обвинил меня в «подрывной деятельности». За это полагалась смерть. Но, слава Богу, командир был порядочным человеком. Он вызвал меня к себе и сказал: «Патцш, за это я должен приказать расстрелять Вас». Затем он передал письмо своему адъютанту. Тот положил его на железную решетку и поджег. Мы молча наблюдали, как горела бумага.
В начале октября 1942 года я был ранен осколком бомбы во время боя на территории завода в Сталинграде. Взрыв переломал мне много костей, осколок поразил живот, была контужена голова. Я потерял сознание. Должно быть, я несколько дней пролежал заваленным обломками. И каким-то чудом через несколько недель я очнулся в военном госпитале в польском городе Лодзь. Меня эвакуировали самолетом».

Радист Рольф Келлер: «Котел разрешалось покидать только тяжело раненным и специалистам. Все остальные были обречены на смерть». Эскадрилья Келлера тоже заплатила в Сталинграде высокую кровавую цену. В течение короткого времени была сбита половина из 18 самолетов «Фокке-Вульф». Экипажи погибли. Самолет Келлера был серьезно поврежден 29 января 1943 года в результате атаки бомбардировщиков на аэродром. Последний, совершенно бессмысленный, приказ эскадрилья Келлера получила 31 января, в день пленения генерала Паулюса. «Фокке-Вульфы» должны были еще раз сбросить в центр города продовольствие и боеприпасы. Товарищи Келлера не вернулись, они были сбиты.

Танкист Йоханнес Хельманн: «Я не мог говорить об этом даже с женой и дочерью. Я не хотел вспоминать об этом. Ужасы оживают только в страшных снах. Даже после 60 лет. Страдания сегодня мучают меня даже больше, чем тогда. До 18 ноября еще было тепло. Мы носили летнюю одежду. На следующее утро степь покрыло ледяное море. 20 градусов ниже нуля. Мы мерзли, как собаки. Наши пальто были всё еще в обозе в тылу. Мы никогда больше не увидели его снова. Потому что в то же утро началось наступление. Нашу линию обороны штурмовали миллион русских. Они вели огонь из всех стволов, зениток, «катюш», орудий. По радио мы услышали, что они прорвались у нас в тылу. Они окружили нас. Мы попали в смертельную ловушку. Наших боеприпасов хватило всего на несколько дней. И становилось всё холоднее, до 45 градусов ниже нуля. Я нашел мертвого русского. Снял с него сапоги и ватник. Только через 14 дней мы стали получать бульон и по маленькому кусочку хлеба в день. Русские атаковали почти каждый день. Всюду лежали убитые, и наши, и русские. Один с размозженной головой, второй без ног, третий с разорванным животом и выпавшими кишками. Чтобы не умереть с голоду, мы ели гнилое мясо мертвых лошадей. У меня был понос и дизентерия. У нас не было надежды выбраться живыми. Речь шла о том, чтобы пережить несколько следующих часов. По ночам мы слышали русских, которые через громкоговоритель предлагали нам сдаться. Но мы считали пленение верной смертью.
Закончилось топливо. Когда баки опустели, мы взорвали танки, чтобы они не достались русским. Последние несколько недель мы сражались в руинах, как пехотинцы. В новогодний день 1943 года я был ранен гранатой в ногу возле Волги. Это спасло мне жизнь. Через два дня меня вывезли по воздуху. В лихорадочном бреду я почти ничего не осознавал. Только, как самолет почти вертикально взмыл в воздух».
Хельмут Хоффманн: «Слова этого горлопана Геринга всё еще звучат у меня ушах. 30 января 1943 года, когда мы лежали в грязи в Сталинграде, они звучали по радио, и даже через тысячу лет каждый немец будет говорить об этой битве с дрожью в голосе. Это был действительно верх лицемерия. Сталинград – это не была героическая битва. Это был подлый геноцид! И никто из выживших не будет чувствовать себя героем.
Многое из того, что мне пришлось пережить, сложно описать словами. Страшные муки раненых, молодых людей, которые едва могли двигаться из-за обморожения. Преданные и проданные «Великим Вождем», они на моих глазах предались своей судьбе. Это была не смерть, это было ужасное страдание. Спасительная смерть приходила к ним по ночам при минус 40 градусах Цельсия. Если русские не убивали их раньше, или не давили танками.
Последние ночи мы прятались в подвале. О борьбе мы не думали вообще. У большинства из нас даже не было оружия. Оберлейтенант однажды спросил меня: «Ну что, Хоффманн, может, сами пустим себе пулю в лоб?» Но я хотел выжить. Думал о моей жене Хильдегард и нашей маленькой дочери Бербель. Когда 30 января 1943 года стрельба приблизилась к нам, я решился и вышел из подвала. С поднятыми руками пошел навстречу русским».
Как и Хельмут Хоффманн, в январе 1943 года Советам в Сталинграде сдались от 90 000 до 130 000 немецких солдат.

Он даже сочинил стих:

Матушка Россия! 
Я встретил тебя и узнал.
Но была война, и красоту твоей страны 
видел только мимоходом.
Немецкая молодежь 
стала инструментом 
в руках демагогов.
Я склоняюсь к твоей земле, 
потому что чувствую 
огромную вину,
Я сожалею о том, что причинили тебе 
немецкие солдаты…
Человек в одиночку не может 
взять на себя вину,
Но часть вины лежит 
на каждом из нас.

***

Раннее утро 31 января 1943 года. Группа генерала И.А. Ласкина приняла капитуляцию от имени сотен тысяч жителей города.
– Следом за адъютантом Адамом мы вошли к Паулюсу,–  вспоминал генерал Ласкин. – Подвальная комната была небольшой, похожей на склеп. Заложив руки за спину, фельдмаршал ходил вдоль бетонной стены, как загнанный зверь. Я назвал себя и объявил его пленником. Паулюс на ломаном русском языке произнес, видимо, давно приготовленную фразу: «Фельдмаршал Паулюс сдается Красной армии в плен». Паулюс заявил, что ознакомлен с текстом приказа о капитуляции и согласен с ним. Мы спросили его о том, какие последние распоряжения Гитлера были ему переданы. Паулюс ответил, что Гитлер приказал сражаться на Волге и ждать подхода танковых групп. Поскольку нам сообщили, что штаб немецкой армии не имеет связи с группой своих войск, продолжающих вести бои в северных районах Сталинграда, я потребовал, чтобы Паулюс направил туда офицеров, которые доставят приказ о капитуляции. Однако Паулюс отказался, заявив, что теперь он – пленник и не имеет права отдавать приказы своим солдатам.