Банкротство как грабёж

Вступил в силу ещё один неоднозначный закон — о банкротстве физических лиц. Отношение к нему в экспертном сообществе ещё на стадии проекта было различным. Одни считали, что он носит репрессивный характер и не способен защитить интересы должников. Другие — что всё это во имя человека и для блага человека.

Но если для блага человека, то какого? Заимодавца, которому любым путём надо выбить долги у заёмщика? Или заёмщика, который по независящим от него причинам не может вовремя расплатиться с заимодавцем? А вообще-то это даже не отдельный закон, а реанимация статьи 10 Закона о банкротстве, который был принят и успешно работает в России практически более 20 лет, но до сих пор касался исключительно банкротства юридических лиц.

Стоп, ребята! Как работает этот закон, я знаю. Среди самих юридических лиц он пользуется нехорошей репутацией. Внедряя банкротство как систему управления экономикой, власти обещали прежде всего оздоровление. На деле оно оказалось раковой опухолью, поразившей как промышленный, так и сельскохозяйственный сектор экономики.

Да, начиная с 1999 года, когда закон был принят, казалось бы, резко пошла вверх динамика банкротств, в чём поначалу власти, естественно, усматривали позитивные явления — ускорение перераспределения собственности от неэффективных собственников к эффективным. Потом стало настораживать, что банкротили не тех, кого надо было банкротить. Не тех, кто давно и прочно «лежал на боку» и встать уже не мог, а тех, кто пытался подняться, у кого оставались хоть какие-то активы. И захватчики, что в своё время тоже немало удивило экспертов, были заинтересованы не в развитии бизнеса, не в оздоровлении предприятия, а в выводе его ликвидных активов и фактически в его ликвидации.

Василий Мельниченко, представитель Уральской народной ассамблеи, после того как на его глазах были захвачены и разорены 14 крупных сельхозпредприятий в Свердловской области, рассказывал мне в своё время, как это происходит:

— У нас есть юридическая контора «Свердловск-Энерго», почти все являются её должниками. Она подаёт в суд — и через месяц от села ничего не остаётся. Если это хозяйство крепкое, то по программе АПК ему выдают мощный кредит, а через год оно уже разорено, деньги при этом уходят «наверх». А как только полиция начинает что-то предпринимать, сразу возбуждается уголовное дело за превышение служебных полномочий.

Неблаговидную роль играют и конкурсные управляющие. Назначаемые извне, подотчётные лишь своей вертикали, они игнорируют интересы населения и местной власти. В лучшем случае оставят на столе главы местного самоуправления телефон, по которому никто не отвечает, и адрес в виде номера абонентского ящика. Всё! И на практике антикризисный управляющий скорее не реаниматор, а могильщик, конкурсное же управление откровенно цинично и проводится не в целях оздоровления, а в целях максимального выкачивания денег.

— Банкротства сельхозпредприятий в том виде, в котором они существуют, — это разбой средь бела дня, — говорили мне чиновники в Удмуртии. — Если откровенно, то это больше похоже на диверсию. Имущество покупается за копейки, затем распродаётся, а жители, для которых это предприятие порой единственное, где можно работать, остаются ни с чем. И многие это воспринимают спокойно — вроде как всё в рамках закона. Но ведь это неправильно! Во-первых, хочешь быть собственником — заработай эту собственность, получи её по реальной стоимости. А во-вторых, предприниматель не должен в погоне за наживой забывать о судьбах людей, живущих на селе, которые остаются без средств к существованию и без надежды на будущее.

И в пример приводили судьбу колхоза-миллионера имени Ленина, имевшего свою центральную усадьбу в селе Арзамасцево.

Нет, нельзя сказать, что люди в Арзамасцеве сидели сложа руки и смиренно ждали, когда колхоз умрёт. В отсутствие государственной финансовой поддержки колхозники сами дотировали хозяйство. За свой счёт проводили сев, покупали семена, топливо, запчасти. Зарплату получали натурой — бычками, свиньями, зерном, соломой, сеном. Наконец, районные власти привезли инвестора.

Появилась надежда. Но как появилась, так и умерла. Вместе со свиньями, павшими от голода, и стельными коровами, пущенными новыми хозяевами под нож.

— Свиньи дохнут, коров, даже стельных, вывозят на продажу, новенькие комбайны режут на металлолом, бетонные плиты — и те сбывают на сторону. Более тысячи человек на грани нищеты. И всё это по закону? — спрашивали районного прокурора жители Арзамасцева.

— А кто добровольно отдал инвестору свои земельные и имущественные паи? — спрашивал в свою очередь прокурор. — Теперь он хозяин, что хочет, то и делает.

И подтверждал:

— Всё по закону.

Люди плакали, видя, как расхищается добро, нажитое годами, но сделать ничего не могли. Инвестор и его подручные, приехав в село на стареньких отечественных машинах, уезжали на новеньких иномарках, бросив обобранных ими людей на произвол судьбы. Вместе с инвесторами покинули Арзамасцево и жившие в нём мужчины. Молодёжь подалась на нефтепромыслы, кто постарше — в соседние хозяйства или в город. Кто погиб, кто спился. Женщины и дети выживали в основном за счёт стариков-пенсионеров. В речевом обиходе появилась даже новая аббревиатура из трёх букв — ПМК. Пока Мамка Кормит. Так на эти три буквы и жили.

Понимая, что собственными силами с раковой опухолью рейдерства им не справиться, депутаты Законодательного собрания Удмуртии сформулировали и направили в Госдуму РФ поправки к Закону о банкротстве. Они предлагали включить в круг участников в деле о банкротстве представителей органов исполнительной власти субъектов Федерации и органов местного самоуправления. Арбитражный управляющий должен был, по их мнению, иметь стаж работы в сельском хозяйстве не менее 5 лет и не менее года на руководящих должностях. И к тому же обязан предоставить местным властям разработанный им план временного управления, чтобы те могли дать заключение на него, которое в последующем будет рассмотрено общим собранием кредиторов. А главное, первоочередное право покупки имущества должника следует закрепить за тем, кто покупает его целиком как имущественный комплекс. В противном случае, исходя из практики, это имущество безвозвратно выбывает из производственного процесса, что оборачивается необоснованным разорением по всей России десятков тысяч сельскохозяйственных предприятий и дикой безработицей на селе.

Увы, эти предложения были встречены в штыки Комитетом Госдумы по собственности, и в результате ни одно из них поддержки парламента не получило. Хуже того, в 2002 году по предложению правительства РФ был принят новый вариант закона «О несостоятельности (банкротстве)», и после этого ситуация ещё более усугубилась. В него вместо принципа неоплатности был введён принцип неплатёжеспособности. То есть будь у тебя имущества хоть на миллиард, но если ты в течение трёх месяцев не отдал долг в 101 тысячу рублей, это уже является основанием для возбуждения процедуры банкротства.

Под новый каток попали прежде всего крестьяне, работа которых характерна сезонностью и которые до этого имели особый порядок, не допускавший преднамеренного разорения. Сельское хозяйство попало в ловушку. Суть её была в следующем. Сезонное кредитование в ту пору производилось не живыми деньгами, а товарными кредитами. Товары, главным образом масла и горючее, навязывались крестьянам по ценам, в 2—3 раза превышающим рыночные. При гашении кредита продукцией кредиторы опять же назначали такие закупочные цены, которые не обеспечивали доходность предприятий, достаточную для погашения кредита. То есть сознательно, умышленно создавались искусственные условия для банкротства.

По этой схеме в целом по стране было уничтожено около 10 тысяч сельскохозяйственных кооперативов, в результате чего выросли безработица, миграция, и брошенными оказались 13 тысяч сёл и посёлков.

При этом сразу же выявились два типа агрессоров. Одни использовали банкротство для получения имущества, чтобы затем распродать его (доходность зависела от наценки, с которой удастся перепродать то, что было нажито целыми поколениями крестьян). Другие имели в отрасли стратегические цели и за счёт банкротств пытались уменьшить суммы на приобретение или расширение сельскохозяйственного бизнеса.

Как же будет работать закон о банкротстве физических лиц? Есть такое древнее слово — кабала. На Руси кабалой называлось долговое обязательство, письменный (с XVI века) документ о займе или закладе имущества. «Кабальные записи» были весьма разнообразными. Были обыкновенные заёмные расписки, «закладные» — о залоге недвижимого имущества; «ростовые», по которым выплачивался «рост», то есть проценты на занятые деньги; «служилые», по которым проценты заимодавец получал не деньгами, а службой, трудом закабалённого. «Служилая» кабала была особенно тягостной, потому что, как правило, закабалённый никак не мог выплатить свой долг — весь его труд шёл только на уплату процентов. В народе говорили: легко закабалиться, нелегко выкабалиться.